Выдающийся физик, недавно избранный в состав Национальной академии наук (НАК) США, дал интервью корреспонденту ТАСС, в котором оценил состояние науки в СССР и России. Замолодчиков – выходец из бывшего Советского Союза, профессор в Университете Ратгерса (штат Нью-Джерси), лауреат множества премий. Кроме того, он ведущий научный сотрудник Института теоретической физики имени Л.Д. Ландау Российской академии наук (РАН), и. о. заведующего лабораторией номер 5 (квантовая физика и информация) Института проблем передачи информации (ИППИ) РАН.
– Как вы восприняли известие об избрании в состав НАК США?
– С удовольствием воспринял. Когда отмечают ваши работы и ваших коллег, это всегда приятно.
– А я правильно понимаю, что вы продолжаете работать и в России?
– Последние пару лет я был в России меньше, чем обычно, меньше месяца в году в среднем. Но вообще я раза два в году приезжаю... В принципе, у меня представление о моей будущей жизни такое, что я намерен еще несколько лет здесь (преподавать – здесь и далее прим. корр. ТАСС). Во всяком случае, я намерен работать в США еще по крайней мере лет пять-десять, а может быть, и больше, но (при этом) продолжать сотрудничество и с Институтом Ландау, и с ИППИ, а также по возможности приезжать (в Россию) почаще. Я, например, планирую до начала следующего семестра поехать – может быть, недели на две.
– Над чем вы работаете здесь и там?
– Общая область физики, в которой я работаю, – это теоретическая и математическая физика. Конкретные области – это квантовая теория поля и статистическая механика, так бы я сказал.
Конкретные проблемы – конформная квантовая теория поля и интегрированная квантовая теория поля. Собственно говоря, я большую часть жизни работаю над этими предметами. Основная масса моих достижений – в этих областях. Насколько эти достижения серьезные, судить не мне. Но, видите, люди оценивают их вроде бы неплохо. А сейчас я занимаюсь всякими математическими проблемами, связанными с теорией поля, и пытаюсь распространять эти методы на некоторые проблемы неравновесной статистической механики типа, например, турбулентного движения в жидкости. Пока что прорывов там нет, но, как говорится, работаем.
– А в чем практическое применение таких работ?
– Вообще говоря, вся моя деятельность не направлялась специально на практическое применение. Квантовая теория поля – это такой общий физический, математический метод работы со всякими проблемами теоретической физики, начиная от физики высоких энергий, физики элементарных частиц и заканчивая проблемами теории конденсированного состояния. Поскольку я работаю над моделями, то применение этих методов – в основном к физике конденсированного состояния, ко всяким одномерным цепочкам, фазовым переходам...
Сам я мало работаю над приложениями... К примеру, графеном я никогда не занимался, но люди, им занимающиеся, используют методы, к которым я имею отношение. А что касается неравновесной статистической механики, то в принципе, если получится там что-то новое сделать, более эффективное, чем существующие методы, то это, конечно, целый спектр применений, потому что неравновесные процессы – это очень распространенная вещь, и существующая теория, на мой взгляд, развита недостаточно. Поэтому многие проблемы, которые было бы неплохо уметь решать, не решаются. Причина – эти проблемы действительно трудные, они гораздо труднее, чем проблемы равновесной статистической механики.
– Каково ваше мнение о научной деятельности в СССР, России, в США, как человека, имеющего большой опыт такой работы?
– Наверное, я больше (времени) провел за работой в Америке. Но основные годы энтузиазма, молодые годы у меня прошли в России. Я думаю, я работал там лет пятнадцать. Работал при Советском Союзе, и в общем-то в тех местах, где я работал, там система была очень хорошая, очень благоприятная. Такого рода свободы от всякой рутины и забот, как там, я уже больше не знал никогда. Конечно, всякой бюрократической ерунды, которую должен делать американский профессор, гораздо больше. Но я знаю точно, что я работал (в СССР) в исключительных местах. Мне сильно повезло. Сначала я работал в ИТЭФ (Институт теоретической и экспериментальной физики имени А.И. Алиханова) в аспирантуре, потом – в Институте Ландау. И это были, конечно, совершенно особые места, особенно Институт Ландау, где начальство как-то больше доверяло людям, и поэтому не было никакого понукания и контроля... Это было совершенно исключительно... Конечно, многим повезло меньше. Здесь, я думаю, такая обстановка есть в очень небольшом количестве мест. Но, конечно, возможности общения и сотрудничества здесь гораздо больше. Я не могу дать однозначный ответ, где лучше.
– А как вы оцениваете усилия по подъему науки, которые прилагаются в последние годы в России, в том числе крупные финансовые вливания в эту сферу?
– Мне кажется, если честно, судить пока рано. Конечно, то, что есть вливания, я знаю. Отчасти с этой активизацией связано и то, что я сейчас сотрудничаю с Институтом проблем передачи информации... Мегагранты. Я сам в этом не участвовал, но у меня очень много знакомых, которые в этом участвовали. Конечно, есть положительные стороны, потому что некоторые из этих проектов, которые попадают квалифицированным людям, правильные...
Как я понимаю, основной смысл этого дела – вернуть страну на передовой уровень во всех исследованиях. Она была на передовом уровне. Потом она в значительной, я бы сказал, степени во многих местах потеряла, в частности, из-за того, что многие (специалисты) уехали. Действительно, активизация какая-то есть. Могу это сказать хотя бы потому, что после долгого перерыва стали опять появляться хорошо подготовленные и заинтересованные студенты. У нас было время после (распада) Советского Союза, когда хорошие студенты практически все были русскоязычные. Потом это все постепенно пропало. Я просто все это знаю, поскольку занимался подбором аспирантов и тому подобным. Вместо них появились индусы, китайцы. А сейчас они начинают возвращаться. И мне, конечно, всегда приятнее с ними работать, потому что они в среднем лучше подготовлены, ну и вообще приятнее...
Насчет всяких больших проектов, мне кажется, есть общая проблема с подходом... Это еще в Советском Союзе было так, казалось, что если здание, оборудование есть, то значит уже все будет само происходить. Поэтому акцент как-то на вещах, в то время как реальный акцент должен быть на людях. А оборудование – это не то, что приложится (само), оно необходимо... Но, короче говоря, мне кажется, что не всегда достаточное внимание уделяется правильному подбору людей.
– Имеет ли место на данном этапе возврат специалистов в Россию из-за рубежа?
– Это действительно происходит. Но пока никакого массового характера в этом нет.
– А какова ситуация с "утечкой умов" из России, так называемым brain drain?
– Он изменился. Он сейчас в основном происходит, я думаю, за счет молодых людей. Когда наступил конец Советского Союза, был действительно большой отъезд людей, и я тоже вхожу в это число. Но это были по большей части люди, которые уже состоялись, с именами, потому что одно дело – ехать искать работу, а другое, когда вас зовут на уже существующую должность, на хороших условиях и так далее.
Теперь в основном происходит отъезд студентов и аспирантов. Аспирант, который как-то себя проявил в России, всегда найдет себе какую-то аспирантскую или постдокторскую позицию на Западе. И они находят. И конечно... здесь больше общения, больше возможностей. Так что молодежь таким образом – очень большая пропорция молодежи – уезжает.
Кстати сказать, в Институте Ландау и в ИППИ с этой проблемой лучше. Я знаю многих студентов, которые там остаются, несмотря на то, что, конечно, могли бы получить приглашение куда угодно. Просто там (в Институте Ландау и ИППИ) и уровень работы выше, и остались люди, с которыми им интересно работать и у которых есть чему учиться.
Если говорить о будущем, то, думаю, (должно стать больше) вот таких мест, где молодым людям интересно остаться, и не только потому, что там, например, платят более прилично или что-нибудь в этом духе, а просто потому, что есть там люди, у которых они могли бы работать и чему-то учиться. Если таких мест будет больше, то тогда, конечно, есть хорошие шансы, что все это начнет возвращаться. Думаю, что это будет зависеть в меньшей степени от того, сколько зданий из стекла и бетона построится и сколько будет закуплено каких-то приборов, а больше от того, с какими людьми молодежи можно будет общаться, учиться у них. Но тут у меня нет никаких хороших предложений, как этого добиться. Понятно, что это трудная задача. Я сам об этом много думал, потому что мне абсолютно не все равно, что будет с российской наукой... Меня на самом деле очень раздражает, когда говорят, что наука (в СССР) была отсталая. Были, конечно, области, которые притворялись, что они существуют. Но во многих областях Советский Союз был, я бы сказал, даже не то что в первых рядах, а впереди планеты всей. В основном в теоретической науке – математике и так далее, в фундаментальной физике... Я иногда плохо себя чувствую, что я как будто бросил это дело.
– Ну вы же продолжаете преподавать в России...
– Да, я продолжаю. Но это, конечно, не то же самое, как если бы я заседал там в Черноголовке и учил бы студентов.
